 |
|
 |
|
 |
|
 |
|
 |
|
 |
|
 |
|
 |
 |
Энциклопедический Фонд |
 |
 |
|
 |
|
 |
|
 |
|
 |
|
 |
|
 |
|
 |
|
 |
|
 |
 |
Контакты:
Факс: (812) 700-99-31
E-mail: |
|
 |
|
|
|
ПУБЛИКАЦИИ СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ |
 |
 |
 |
Государство - Идеологии – Управленческие культуры и Глобальная информатизация |
1. Идеология обновления в пределах обычного сознания
Жизнеспособная идеология обновления - это идеология, в соответствии с которой Россия становится частью современного общества, воплощающей передовые тенденции его развития. Такая идеология означает, что, соответствуя этим тенденциям, Россия реализует накопленный в ее историческом опыте созидательный потенциал. В свою очередь, то, что в процессе такого развития Россия остается «сама собой», удостоверяется и закрепляется у основной массы населения страны ощущением «правды» (правды-истины и правды-справедливости), добровольным и деятельным принятием значительным большинством граждан происходящего. Можно смело утверждать, что какими бы притягательными ни представлялись просвещенному или непросвещенному сознанию те или иные «прозападные» или «автохтонные» модели устройства общества, без политической победы такой идеологии развития России на ногах не удержаться.
Идеологическая нейтральность этих утверждений свидетельствует в пользу их объективности, и их можно рассматривать в качестве такого типологизирующего духовного образования, которое уже само по себе должно оказывать конструктивное воздействие на любую конкретную идеологию обновления России, само при этом возвышаясь над всеми такими идеологиями в силу своей общезначимости. К ее «плюсу» можно добавить и то, что, будучи так или иначе интегрирована той конкретной идеологией, которая будет брать верх в процессе российского обновления, она повлияет как на нее, так и на всю совокупность действий, ею предполагаемую, и то, что, будучи усвоена конкурирующими между собой конкретными идеологиями обновления, она станет умиротворяющим образом воздействовать и на все пространство идеологических противоборств, способствуя ограничению и преодолению известного «манихейского начала» и поиску жизнеутверждающих компромиссных решений.
Даже если иметь в виду все эти плюсы, вспоминается, тем не менее, что «скажи хоть сто раз халва, но слаще не станет». Ведь при всей возможной привлекательности таких представлений об идеологии российского обновления нельзя не обратить внимания на то, что со всей своей реалистичностью, взвешенностью, открытостью и многосторонностью выглядят они, в общем-то, настолько тривиально, что тут, как говорится, не поспоришь. Более того, встречаясь с такими формулировками идеологии обновления, невольно вспоминаешь об оставшейся у нас коротать свой век известной установке на иллюзионизм, которую можно назвать «Давайте, скажем!» («Давайте скажем, что скоро построим коммунизм!», «Давайте, скажем, что у нас наступил развитой социализм!» и много других «Давайте, скажем!», в соответствии с которыми организовывалась работа огромной государственной машины). Люди, между тем, чаще всего не смотрят на себя как на носителей той или иной идеологии. Они склонны, вместе с тем, полагать, что разъяснение какого-либо недоразумения освобождает их и от этого недоразумения, и от суждений, с ним связанных. Тем не менее, внимательный наблюдатель знает, что в действительности всякого рода недоразумения и после своего, казалось бы, убедительного «разъяснения» могут чувствовать себя в общественной жизни вполне сносно, поскольку условия, их порождающие и побуждающие верить в них, остаются.
Установление соответствия между тем, что у человека в голове, и миром вне его головы осуществляется, главным образом, совсем не путем разъяснения тех или иных истин или заблуждений, но в результате порождения таких условий жизнедеятельности, которые даже за искренними заблуждениями прочно закрепляют статус суеверия или предрассудка. Так, уже в силу влияния условий жизни, людей разобщающих и сталкивающих, не только идеологии обновления, но и идеологии вообще - и после известных теоретических доказательств своего «превращенного характера» (в соответствии с которым идеология – это прежде всего объективно необходимый способ выражения частного интереса как всеобщего) - зачастую продолжают восприниматься в качестве самих по себе нейтральных совокупностей политических, правовых, этических и т.д. идей и взглядов, не только возвышающихся над реальными противоречиями общественной жизни, но и способных эту жизнь себе подчинить. Отсюда воспринимаемая многими людьми как вполне разрешимая задача создать «правильную идеологию» и убедить общество принять ее, - и тогда-то, мол, и в реальной жизни все также пойдет «правильно».
Чтобы выступить на суд общества, любая идеология действительно должна оформиться как таковая, то есть в очищенном от непосредственного влияния частного интереса виде. Введший в самом начале XIX века понятие «идеология» французский философ А. Л. К. Дестют де Траси, по-видимому, и в самом деле полагал, что достаточно умело обобщать сведения, накапливаемые непосредственным чувственным опытом (а не идти, например, на поводу у равнодушных к этому опыту теоретически обосновываемых догм), чтобы сформулировать идеологию как совокупность таких идей, следуя которым, люди - наконец-то! - будут получать в результате своих действий то, что от них ожидают.
Наполеон Бонапарт называл людей, предложивших ему свои услуги в качестве первых идеологов, «болтунами». На самом же деле, Дестют де Траси, несмотря на всю наивность предложенного им и с тех пор множество раз опровергнутого понимания идеологии, был совершенно прав в том, что, по существу, выделил в качестве особой реальности неистребимые устремления обычного сознания постигать жизнь «напрямую», такой, какая она есть на «самом деле», - и доверять при этом себе больше, чем любым стоящим над ним теориям и объективно верифицируемым фактам.
2. Государства бывают разные
Уже в начале девяностых годов представления о желательной роли государства, вынесенные «на суд общественности» и как бы очищенные от любого частного интереса, можно было разделить, в основном, на две группы. Согласно первой, быстрое осуществление российского обновления, предполагающего развитие рыночных отношений и конкуренции, требует относительно слабого участия государства. Эту позицию можно назвать «Рынок, а не государство!», и выразилась она в известном «отпуске цен» и ликвидации государственной системы снабжения, обслуживавшей потребности предприятий на «входе» и «выходе». Согласно второй - «Главное - это государство!». В начальный период развития Российской Федерации первая позиция в средствах массовой коммуникации (особенно на телевидении) явно преобладала. Позже был сделан акцент на третьей позиции, согласно которой нам нужны «и рынок, и государство».
В феврале 1996 года я был в Государственном Кремлевском Дворце на Всероссийском съезде представителей малых предприятий. Выступления на съезде многих делегатов можно охарактеризовать как «вопли, вой и скрежет зубов» (лейтмотив таких выступлений: от нас ведь такая большая польза, а государство нас все давит и давит!). И это - в отличие от того, что в те же дни можно было услышать по телевидению: в репортажах о съезде телезрителю бодро сообщалось, что «государство повернулось лицом к малым предприятиям».
Не вдаваясь в те или иные своекорыстные интересы, стоящие за теми или иными позициями, обратим внимание лишь на интересующую нас собственно государственно-идеологическую часть. И, чтобы было яснее, о чем идет речь, обратимся к опыту стран, где рынок предстает перед нами в наиболее развитой на сегодняшний день форме.
Когда я был на всемирной компьютерной ярмарке CeBit в Ганновере, там распространяли приуроченный к ней выпуск газеты «Файнэншл Таймс», где показывалось, как идет либерализация рынка телекоммуникаций. Вы узнаете, что вначале в сектор телекоммуникаций, как и следовало ожидать, въезжают гиганты, которые подминают под себя и рынок, и потребителей, навязывая им высокие цены; затем в организации, которым на Западе поручено регулировать отношения рыночной конкуренции, идут сигналы, в результате чего принимаются решения, юридически гарантирующие участникам конкуренции равноправие, что, в свою очередь, приводит к снижению цен на услуги.
Вы узнаете, что «у них» это - обычный ход вещей в условиях формирования нового сегмента рынка, и чтобы на рынке была конкуренция, в результате которой выигрывает потребитель, должна быть достаточно сильная государственная власть. Иначе говоря, речь идет не государстве-монстре, не о государстве-«монолите», а о государственной системе, способной обеспечивать рыночную конкуренцию в условиях развитого рыночного хозяйства, имея в виду, что товар равнодушен к форме собственности и что оптимизация товарного производства требует, тем самым, конкуренции форм собственности, позволяющей в каждом данном случае брать верх той или тем из них, которые в наибольшей мере отвечают интересам потребителя.
Несколько лет тому назад на заседании московского Клуба «Свободное слово» один преуспевавший российский предприниматель заявил, что наши идеологи свободного рынка в действительности представляют интересы монополий. Слушая его, я, исходя из того, что это был человек, в российских делах опытный, и что говорил он при этом искренне, полагал, что имел он в виду, главным образом, известные ему факты (например, о личной зависимости людей, работавших в органах государственной власти, от руководителей тех или иных крупных предприятий).
И лишь позже - век живи, век учись! - в голове «встала на место» эта, в общем-то, незамысловатая истина, озвученная газетой «Файнэншл Таймс»: не «рынок или государство» (и не «и рынок, и государство») как идеология возможного обновления, а – обязательно - «одно предполагает другое»: в современных условиях отсутствие эффективного законодательного оформления рыночной конкуренции и государства, способного ее защитить, действительно предполагает монополизацию. Когда же в экономике господствуют гиганты, то роль идеологии монополизации способны сыграть и либеральные идеи с их упором на то, что государство субъектам рынка не указ. В этой связи начинаешь лучше понимать значение того простого факта, что «там» о неотъемлемой для развитого рынка регулирующей роли государства знают, наверное, все дееспособные граждане, а «здесь» для многих это (в силу продолжающих действовать умонастроений прежнего изоляционизма?) все еще тайна.
3. От монолога как нормы к диалогическим отношениям
Оптимальное использование трудового потенциала общества предполагает проекты, с которыми охотно отождествляет себя решающее большинство граждан. Тогда люди неравнодушны и к цифрам как показателю их реализации, и к качеству работы государственной власти, ответственной за их осуществление. Поэтому решающим критерием обновления современного общества является то, насколько оно превращается в систему диалогически устанавливаемых, согласованных и взаимных обязательств - как по горизонтали, так и по вертикали.
Диалог существует прежде всего как внутренний диалог, когда, например, точка зрения автора, возникая в сознании читателя, активно воспроизводится им самим через выявление других точек зрения, и чем их больше, тем полнее и весомее задействован им мир. Отношение человека к познаваемой таким образом, самостоятельно конструируемой им жизни становится действительно заинтересованным, вырабатывая у него, как норму, личную ответственность за все происходящее. Как элемент развитой диалогичности, требование всесторонности рассмотрения действительности несет в себе, тем самым, нравственное начало.
Социально значимая установка на всесторонность рассмотрения, ориентируя на преодоление несовершенства каждого данного этапа деятельности, предстает как принцип согласования и объединения познавательных и практических усилий как можно большего числа людей (в пределе - всех членов общества). Это - тот случай, когда для людей с разными точками зрения, характерами, жизненными устремлениями становится обычным взгляд на себя со стороны, и тогда через это отношение происходит преодоление их разногласий, расхождений, конфликтов.
Обеспечение собирательности и сообщительности (диалогичности) нуждается, очевидно, в достаточно общественно значимом, разностороннем и структурно оформленном субъекте. Мерой зрелости такого субъекта является его способность формировать цели, представляющие в развитом виде человеческую практику как критерий истины и как показатель связи потребностей и интересов этого субъекта с общечеловеческими, а следовательно, предполагающие все большее ее преобразование в осознанное, регулируемое и управляемое движение, в деятельность, действительно ведущую к задуманным результатам. Самым же конкретным результатом общественной практики, в возрастающей степени подконтрольной своим участникам, являются они сами, развивающие, совершенствующие себя в ее процессе. Ведущим показателем укоренения диалога как нормы общественных отношений является распространение инфокоммуникаций, обеспечивающих практически мгновенную обратную связь.
Немаловажное значение имеет, например, то, что до сих пор законодательная деятельность в значительной, а то и в решающей, мере зависит от технологии Гутенберга, от книжной культуры с задаваемым ею порядком нормотворчества, а значит от времени, необходимом на составление законопроектов, последующие обсуждения и согласования и многое другое. Допустим, вы как законодатель установили, что из-за такого-то упущения в том или ином законе в обществе страдает такое-то количество человек, после чего, желая исправить положение, вы готовы предпринять необходимые законотворческие шаги. Но при этом вы знаете, что вам потребуется время достаточно длительное, не затратив которого, вы не получите искомого результата.
И вот, вооружившись терпением, вы начинаете это время тратить, и можно предположить, что делать вы это будете экономно, да еще и не встретите на своем пути серьезного сопротивления. Допустим, прошел всего какой-то год и искомый результат налицо. Да, но ведь в нашем гипотетическом примере вы уже знали заранее, сколько человек за этот год должно будет пострадать из-за отсутствия данного результата, и вы фактически с этой цифрой примирились, как бы, тем самым, заранее дав на нее согласие, хотя никто вас на это и не уполномочивал.
За примерами влияния на законотворчество последовательности в принятии решений, задаваемой технологией книжной культуры, недалеко ходить. Возьмем хотя бы историю со статьями Уголовного кодекса РФ о преступлениях против половой неприкосновенности и половой свободы личности. Когда в УК было внесено изменение, в соответствии с которым наказанию ограничением свободы или лишением свободы стали подлежать лица, достигшие восемнадцатилетнего возраста, за половое сношение, мужеложство или лесбиянство с лицом, заведомо не достигшим четырнадцатилетнего возраста, то в нишу, появившуюся в результате такого снижением возраста лиц, защищаемых в этом случае УК, направили свои стопы многие организованные и неорганизованные преступники, что, естественно, не могло не привести к соответствующим последствиям в виде искалеченных или загубленных молодых жизней. И должно было пройти длительное время, необходимое для достаточно весомого осознания законодателями этого факта и последовавшего затем законотворческого процесса, прежде чем возрастной барьер - в целях повышения эффективности уголовно-правовой защиты несовершеннолетних четырнадцати-пятнадцати лет от сексуального совращения - был повышен у нас в стране до шестнадцати лет. Правда, вместо шестнадцати лет некоторые участники законотворчества хотели видеть восемнадцать, ссылаясь на то, что и эту нишу, мол, надо закрыть, но, тем не менее, то ли никто не заметил, то ли не обратил внимания, но было оставлено, в частности, положение, согласно которому вовлечение в занятие проституцией или принуждение к продолжению занятия проституцией, (цитирую статью 240 УК РФ) «совершенные с использованием для занятия проституцией лиц, заведомо не достигших четырнадцатилетнего возраста, наказываются лишением свободы на срок от трех до десяти лет», и теперь тем, кто хочет изменить и это положение, поставив вместо четырнадцати лет хотя бы шестнадцать, надо также исходить из ресурса времени, требуемого для применения существующих технологий законодательства.
Все, наверное, будут «за», когда речь пойдет об эффективном использовании технологий коммуникации, но на практике зачастую упускается из виду тот имеющий принципиальное значение факт, что они сами по себе имеют универсальный характер, что их возможности могут быть использованы кем угодно и против кого угодно, а это, в свою очередь, делает необходимой максимально допустимую прозрачность общения в качестве защиты от злоупотреблений, которые иначе могут иметь место через их посредство. Наличие у граждан прав на информацию и коммуникацию (коммуникацию как связь и коммуникацию как общение), позволяющих в высокой степени обеспечивать такую прозрачность, по мере информатизации становится общезначимым критерием уровня развития того или иного общества и его положения в мире в целом. Осуществление этих прав означает, что если человек чего-то не знает, то – прежде всего с помощью государства как их гаранта - может узнать, зайдя, например, в ближайшую районную библиотеку и посмотрев нужную ему социальную или экономическую статистику или выйдя на сайт с интересующей его базой данных, а если захочет связаться с любой инстанцией, то его сообщение должно дойти до адресата.
Именно на пути осуществления прав человека на информацию и коммуникацию, предполагающих закрепленную в законах открытость общества для своих граждан в соответствии с возможностями технологий коммуникации, в 2002 году бразильский город Порту-Алегри во время проведения там Всемирного социального форума, - как бы сигналя о произошедшем впоследствии приходе к власти левых политических сил в большинстве крупных стран Латинской Америки как реакции их населения на господствующую сегодня форму глобализации, не позволяющую оптимально реализовать имеющийся потенциал развития, - получил от ООН звание города, свободного от коррупции, поскольку она действительно практически там исчезла в результате применения электронных средств, сделавших работу муниципальных органов прозрачной для граждан. Вопрос этот выходит за пределы собственно борьбы с коррупцией, хотя уже на примере данного случая видно, что качество работы государственных служащих, да и не только их, не обязательно зависит от размера заработной платы.
В современном мире считается как бы само собой разумеющимся, что государство должно служить обществу, а не подчинять его своим интересам. В Порту-Алегри был сделан существенный шаг на пути наполнения реальным содержанием именно этого тезиса, в результате чего государственный служащий, который раньше брал взятки, - а брать он их мог прежде всего потому, что отказ был сопряжен для него с слишком большим риском, создаваемым взяткодателями с их угрозами и другими средствами давления, - очутился в положении, когда он должен оставаться честным, даже если и захочет проделать в обмен на вознаграждение ту или иную незаконную операцию, поскольку теперь нельзя не понимать, что электроника сделала его действия прозрачными настолько, что их может проконтролировать каждый.
Потенциал технологий коммуникаций следует знать и по возможности грамотно осваивать хотя бы потому, что когда его осваивают другие, то они – что неудивительно - исходят из своих собственных интересов.
4. Архетипы из Ближнего Зазеркалья
В исследованиях процессов обновления внимание не может не привлекать не только созидательная работа на будущее, в которую у нас так или иначе вовлечено огромное множество людей, но и то, что препятствует ей. В этой связи начинаешь замечать архетипические напоминания о себе недалекого прошлого, направленные на такую программную перезапись действительности, которая позволяла бы им безбедно существовать и дальше.
В Советском Союзе понадобилось всего лишь несколько лет «развитого социализма», чтобы de facto оформился номенклатурный пакт. В результате гарантировалось благополучие любого человека, попавшего на вершину номенклатурной власти и соблюдавшего правила номенклатурной игры, какими бы провалами ни была бы при этом отмечена его как индивидуальная, так и совместная руководящая деятельность.
Индустриально развитые страны Запада и Япония, попавшие в тот период в ситуацию энергетического кризиса, продемонстрировали способность адекватно реагировать на внешние изменения, резко повернув к ресурсосбережению, а это, в свою очередь, повлекло за собой целый ряд других позитивных перемен, способствуя формированию векторов экологически рационального развития. К тому же кризисные условия стимулировали дальнейшую интеграцию этих стран. Что же касается располагавшего в этих условиях, казалось бы, великолепными возможностями обрести новое дыхание Советского Союза, то он их, по существу, толком не использовал.
В выигрышном положении оказался при этом все тот же номенклатурный слой, не только улучшивший свое материальное положение, но и сделавший его фактически независимым от любых негативных перемен внутри страны. Господствовавшая верхушка как сквозь вату стала воспринимать реальное положение дел, повседневные жизненные потребности населения. Руководство давало «достойный отпор» фактам, ставившим под вопрос психологически для себя достоверную «правду жизни».
Вспоминается в этой связи, что в начале эпохи развитого социализма советская пресса публиковала статьи о жителях города Среднегорска, хотя на картах (даже закрытых) такого города не было. Дело в том, что Среднегорском было решено называть в открытой печати город Таганрог, выбранный в качестве репрезентативного города для социологических исследований, проведение которых было поручено трем московским научным центрам. Выявленное социологами показало (властям предержащим, поскольку основные результаты исследований были закрыты), что завеса секретности была не напрасной. Так, например, выяснилось, что «солнце, встававшее над всей страной» (как называл тогда передовую статью газеты «Правда» ее главный редактор) если и светило, то лишь немногим, поскольку передовые статьи этой газеты почти никто не читал.
Когда в результате социологических исследований таких фактов стало накапливаться все больше, то неудивительно, что власти, исходя из задачи подмены действительности идеологически выдержанным вымыслом, были вынуждены социологию, по существу, запретить. Научное обеспечение полноценной обратной связи, которое, казалось бы, должно было органично соответствовать учению о развитом социализме - с его базовым представлением о свободном от антагонизмов, социально однородном, гармонично развивающемся советском обществе - умерло, не успев по-настоящему родиться. В результате у нас не состоялась целая культура, которая позволяла бы нашему обществу уверенно «держаться на плаву».
Архетипическое воздействие властных отношений предшествующей эпохи достаточно многообразно, чтобы быть предметом специальных междисциплинарных исследований. Не желая подменять их, приведем еще одно соображение, поскольку оно также позволяет делать содержательные экстраполяции.
За последние годы немецкими предпринимателями сделано много заявлений, согласно которым надо срочно принимать меры, чтобы отставание Германии в овладении инфокоммуникационными технологиями (прежде всего от США) не стало необратимым. Рефрен этих заявлений: «Не надо думать, что тогда нас кто-нибудь пожалеет!» Что же восклицать в этой связи нам?
России с ее промышленным потенциалом, квалифицированной рабочей силой, научными кадрами и развитой системой образования, казалось бы, на роду было написано быть среди первых в мире электроники и телекоммуникаций, - а в этой связи можно указать на ряд выдающихся достижений российской науки в области информатики и вычислительной техники. Но решающую роль в превращении России в ведущую информационную державу очевидно, должны сыграть достаточно благоприятные условия, гарантируемые политической властью. И то, что движение в этом направлении просматривается слабо, указывает на характер информационных процессов в сознании российского общества. Отметим этот факт в связи с особенностями, характеризующими массовое сознание.
Рыночные преобразования обновили возможности информационного воздействия на общество посредством телевидения, радио, прессы, а последние годы и Интернета. По мере того, как конкуренция становится ведущим принципом деятельности средств массовой коммуникации, на роль основного «клиента, который всегда прав,» выдвигаются миллионы людей. Поскольку при этом устанавливается повседневная зависимость средств массовой коммуникации от спроса на их продукцию, то они - независимо от своей формы собственности - принуждаются следовать предпочтениям, главным образом, не того или иного меньшинства, а массовых потребителей своих сообщений, - что, в свою очередь, порождает потребность как в общественно санкционированных регуляторах их деятельности, так и в исследовательских службах как орудиях конкурентной борьбы за потребителя и спонсора, обеспечивающих полноценную оперативную обратную связь с массовым сознанием.
Напротив, масс-медиа, защищенные от рыночной конкуренции, когда - также независимо от своей формы собственности - они воздействуют на массовое сознание, будучи при этом экономически от него независимы, получают свободу рук, во многом аналогичную прежней, «командной» системе. Это закономерным образом выражается в известной склонности таких средств массовой коммуникации выступать в роли «воспитателя», стоящего над обществом и действующего по собственному произволу.
В свое время теоретик истории науки Т. Кун, по существу, показал, что общественные перевороты представляют собой замену существующей парадигмы (под которой он понимал совокупность установок, оценок, представлений и т.д., работающих, в основном, на господствующий способ взаимопонимания) тем, что до поры до времени выступает по отношению к ней в качестве аномалии и вытесняется ею на периферию. Иными словами, это такой переворот, в результате которого аномалия становится новой парадигмой.
В нашем случае речь все еще идет о замене «командной» парадигмы работы масс-медиа на до сих пор зачастую выступающую по отношению к ней в качестве аномалии интерактивную, диалоговую, наилучшим образом отвечающую природе телекоммуникаций. Отметим, что установка на диалогичность задавалась вводившимся в Советском Союзе в конце 60-х годов рядом исследователей, в числе которых был и автор настоящей статьи, обозначением прессы, телевидения и радио как средств массовой коммуникации (или, в сокращенном варианте, масс-медиа).
«Коммуникация» в понятии «средства массовой коммуникации» означает «связь и общение», то есть оно предполагает распространение различных сообщений, но к нему не сводится. Это понятие уже изначально ориентирует на общение как таковое, на учет его многообразия, его связующих, сцепляющих людей воедино свойств, а также на полноценное применение возможностей технических средств коммуникации. Речь идет при этом о таких средствах, техническая мощь которых как бы сама собой призывает использовать их в глобально-широких целях. В этом случае и исследователь, и практик как бы естественно ориентируются на то, чтобы, во-первых, стремиться к пониманию влияния этих средств как таковых, а во-вторых - исходить из открытости массовых аудиторий, из коммуникационного и информационного плюрализма.
Понятие «средства массовой коммуникации» было вытеснено на периферию общественного внимания понятием «средства массовой информации», поскольку оно внедрялось ЦК КПСС, то есть по приказу, в 70-х годах, когда обострялась неуправляемость советского общества и правящий политический слой все нагляднее демонстрировал свою неспособность обеспечивать рост производства с помощью экономических стимулов. В этих условиях все более непомерная роль стала отводиться идеологическому принуждению, и именно тогда вышло на первый план понятие «СМИ» с «впечатанной» в него претензией правящих верхов на монопольное «информирование» общества.
«СМИ» представляет собой перевод-кальку французского термина «moyens d’information de masse». Интересно в этой связи отметить, что сами французы практически перестали использовать этот термин с предполагаемым им представлением о людях как «продуктах обстоятельств и воспитания» в конце 60-х годов, поскольку в тот период широкое народное движение во Франции, добившееся существенного повышения зарплаты, сокращения рабочей недели и удлинения отпусков , наглядно показало, что люди в массе своей перестали относиться к себе как к «продуктам». На место «СМИ» пришли «средства массовой коммуникации». Иначе говоря, вводя у нас в принудительном порядке этот термин под видом инновации, нам на самом деле всучили анахронизм.
Рассматривая сопоставляемые здесь понятия СМИ и СМК, мы обнаруживаем, что в них фактически запрограммированы два противоположных подхода к управленческому воздействию на массовое сознание, которое повседневно осуществляют пресса, радио и телевидение. Если первый работает, в основном, на односторонне воздействие, а потому обречен на деградацию и преодоление с универсализацией общения, то второй нацеливает на вовлечение в управленческий оборот, в принципе, всего содержания коммуникационных процессов, уже тем самым как бы предполагая для повышения своей эффективности устойчивый спрос на научные исследования.
Речь, таким образом, отнюдь не о «терминологическом перевороте». Это следует, по-видимому, отметить особо, имея в виду, что в нашем обиходном, да и в нынешнем научном языке «СМИ» как были, так и остались, а появляющееся время от времени в прессе обозначение их как «масс-медиа» выглядит на этом фоне данью моде. Когда же обращаешь внимание на пейзаж массового общения, сложившийся у нас к настоящему времени, то обнаруживаешь, что заложенная в понятии «СМИ» вертикальная однонаправленность идейно-психологического воздействия, как бы снова и снова требующая от государства непосредственной опеки и прямого вмешательства, снова и снова дает о себе знать.
5. Вызовы глобализма
Выживание и развитие в условиях глобализации - это всеобщая «головная боль», - и мы в этом смысле не хуже других. Иными словами, время как будто готово нас ждать, поскольку речь идет о вопросах, которые имеют, в принципе, одинаковое значение для всех, - хотя при ответе на них не может не выясняться, что некоторые здесь, тем не менее, «равнее».
Мир, где «все времена и пространства сразу» в смысле не только электронно-быстрого извлечения и передачи информации, накопленной и производимой человечеством, но - прежде всего - сведения воедино, максимального сближения и сопряжения жизни всех народов, которые, будучи помещены в историческую перспективу, заняли бы там разные "ступеньки", во многом сложился в своих основных конфигурациях. Это - важное обстоятельство для понимания идеологий обновления.
В отличие от господствовавших ранее представлений, согласно которым развитие общества - это, главным образом, последовательный и как бы гарантированный переход со ступеньки на ступеньку общественного прогресса (а в этом плане строились рассуждения и о прогрессе с его так или иначе понимаемыми формационными стадиями, и о биполярности мира), современная цивилизация с ее средствами коммуникации, способными мгновенно доставлять сообщения в любую точку планеты, многомерна уже в том смысле, что составлена как бы из кое-как стыкующихся блоков. Их, по-видимому, легче всего представить, исходя из того, что реальность, которую принято понимать как «информационное общество» и «под колпаком» которой оказываются все прочие общества, является в первую очередь продуктом вполне определенных технологий. Характер других обществ, соответственно, также во многом выявляется по отношению к главенствующим в них технологиям. Согласно известной максиме, экономические эпохи определяются в зависимости от того, не что, а как производится, какими средствами труда; в случае же современного бытия человечества все «эпохи» оказались собраны вместе.
Имея это в виду, можно говорить, что есть Россия, которая повседневно живет как часть глобальной информационной реальности (в том числе «планеты Интернет», население которой сейчас составляет около 15% населения Земли), и есть Россия, которая в той или иной мере оказывается под регулирующим воздействием и управлением со стороны этой реальности. Россию в целом, очевидно, и следует понимать в таком «саморазорванном» контексте, как часть исторически нового, глобально-целостного бытия человечества, которое, в свою очередь, существует как многомерная, определенно сложившаяся совокупность отношений, самонастраивающаяся через посредство военных и более или менее мирных конфликтов.
Превосходство в средствах коммуникаций позволяет получать существенные и даже решающие преимущества в отношениях с отстающими другими, в том числе до поры до времени оставляя их в неведении на этот счет, а в предельном случае уподобляя их рыцарям короля Артура, допустившим, чтобы янки из Коннектикута смог их легко и экономно уничтожить. В самом общем виде преимущества, которые дают технологии коммуникации, американский исследователь Джозеф Най удачно выразил своей концепцией «мягкой власти» (soft power), имея в виду, что – в отличие от политических, экономических и военных средств «жесткой власти» - воздействие средств коммуникации позволяет одним побуждать делать то, что им выгодно, других без применения прямого насилия.
Дж. Най, однако, смотрит, скорее, на техническую сторону дела. Хотя он сочувственно цитирует «Манифест Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса («Исконные национальные отрасли промышленности уничтожены и продолжают уничтожаться с каждым днем... На смену старой местной и национальной замкнутости и существованию за счет продуктов собственного производства приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга.»), но в предметном указателе его книги о роли «мягкой власти» вы не найдете ссылок на роль общественных отношений в формировании духовных аспектов глобализации. Ее социальную роль он понимает в самом общем виде, как «распространение народов, культур, образов и идей», как это, в частности, выражается в мире коммерческой поп-культуры. При этом непропорционально большое значение уделяется им разрушительному потенциалу "мягкой власти", когда, по существу снимается вопрос о возможностях взаимовыгодного духовного влияния, что можно увидеть на примере понимания им роли Китайской Народной Республики как страны с самой быстро развивающейся экономикой в мире за последние двадцать пять лет (что само по себе создает до сих пор во многом остающийся неиспользованным ресурс "мягкой власти") и превращающейся в одного из мировых лидеров в области инфокоммуникаций (то есть наращивающей к тому же свой «мягкий» ресурс глобального воздействия) на пути сочетания различных форм собственности в ходе развития рыночной экономики в рамках рамочного государственного регулирования.
С развитием средств коммуникации с их возможностями глобального воздействия их пользователи получают в свое распоряжение все больше возможностей (как отмечалось на состоявшемся в апреле с.г. в Москве Форуме Международной академии связи, в 2005 году в день по электронной почте проходило 5 миллиардов сообщений, а в 2005 – 135 миллиардов), и вопрос о прозрачности применения средств коммуникации становится все более важным уже потому, что людей, на которых оно осуществляется неприметным образом, в мире очень и очень много.
Вместе с тем, все больше пользователей инфокоммуникаций в силу своего невежества, своей некомпетентности и отсутствия средств контроля за доступом на свой компьютер со стороны становятся без своего ведома легко доступным объектом управленческих усилий тех или иных сетевых сообществ. Государственное регулирование в этой области до сих пор является маргинальным уже потому, что электронные управленческие технологии остаются вторичными по сравнению с технологиями, берущими свое начало от печатного набора Гутенберга.
Вопрос этот все более наглядно актуализируется сегодня в связи с ростом преступности, использующей ресурсы Интернета, которые позволяют представителям преступного сообщества осуществлять координированные действия в различных точках планеты. Государство все больше будет терять свою созидательную роль без приведения своей культуры управления в соответствие с требованиями глобального информационного общества с его стремительно растущими ресурсами обратной связи.
|
|
|
 |
 |
|